| ! | Алексей Крючков писал(а): |
| Связанные темы: 1) Сеглино - viewtopic.php?f=26&t=426 2) Берёзовский рядок - viewtopic.php?f=26&t=411 3) Хмельники и Ножкино - viewtopic.php?f=24&t=1353 4) Станция Мста - viewtopic.php?f=24&t=101 |
Опять отложили статью мою о Сельце.
И я бросаю ее сюда, в черновом варианте (он будет порядочно сокращен в газете ради фотографий).
«Никтоже да изыдет алчущий…»
Торжественная ночь над Мстой высыпала крупные звезды. Ее святое и вечное празднество плыло над сырой весенней землей, по которой стлались полосы тумана. На земле была Пасха и весна, пусть и запоздавшая, но твердо решившая начаться. В полосах тумана ярко освещенная дорога по удомельской глуши приобрела призрачность и нереальность. На полусотне километров от Сельца Карельского до Удомли - ни одной машины, только туман, яркие фонари да черные деревни…
Ну, в самом деле, причем тут ночь и туман? Казалось бы – есть такое место, Сельцо Карельское в Удомельском районе, поехал автор смотреть Сельцо Карельское, пусть не гонит лирику, переходит к конкретике. Да-с... Сельцо Карельское – это довольно большое село, входит в Озеро-Горское сельское поселение. В поселении сто тридцать человек, давно уже не карел по национальности, но летом народа раза в три-четыре больше, за счет отдыхающих. «Летом чего в городе делать?» - с чувством превосходства и даже презрения к несчастным обитателям мегаполисов говорили нам, - «хорошо, что дачники с Москвы, с Питера приезжают». Школа давно закрыта, вместо магазина автолавка, единственно, больница недалеко – возле станции Мста, «всего» километров пятнадцать. Примерно такое расстояние здесь до ближайших крупных сел, а до райцентров – по полсотни километров.
Еще здесь имеется памятник архитектуры – церковь Воскресения 1847 года постройки, памятник архитектуры, уникальный двухэтажный храм в стиле ампир, редкий образец такой церкви в Тверской области.
«Ну вот», - предвижу готовый ответ завзятого читателя, - «понятно, для чего туман в тексте образовался. Мол, прекрасный памятник архитектуры, а будущее его туманно, здание разрушается, помогите, кто чем может. Ау, спонсоры. Скучно».
Нет. Будущее храма в Сельце Карельском в его современном положении не вызывает никаких вопросов. Этот храм любовно отремонтирован снаружи, даже можно сказать, вылизан. Достаточно сравнить фотографии 2006 и 2012 годов, чтобы оценить, как изменился внешний вид храм – к вящему восторгу туристов-водников, восхищенно взирающих на парящие над Мстой белые и синие колонны и купола.
Реставрацией занимался один человек - настоятель храма священник Василий Прокопчук. Помнится, приехав раз в Сельцо, я должен был урывками общаться с ним – он вечно был занят: то пилил, то кроил железо, то что-то выкладывал или штукатурил. Местные и приезжие души в нем не чаяли, прощая ему и занятость и строгость (батюшка был и вправду строг в смысле устава, служил тщательно, за соблюдением обрядов следил жестко).
В этот раз в Сельце отца Василия мы не встретили. Зато встретили его прихожан. Практически вся оставшаяся церковная «десятка» (члены религиозного общества) собрались вместе. Была Пасха, и мы «угодили» на деревенское застолье, устроенное по всем правилам немудреного сельского быта, при этом исполненное радушного расположения даже к незнакомым гостям из города.
-А где же отец Василий?
-Нету нашего батюшки, - бабушки все как одна загрустили, - теперь у нас приезжает по субботам отец Владимир из Млёва. Или мы евреи, чтобы у нас только по субботам служба была? У нас храм Воскресения Христова – чем мы такое заслужили?
Млёво находится от Сельца Карельского в 18 километрах. Там тоже находится действующий храм, где в воскресные дни и служит его настоятель протоиерей Владимир Сафонов. Оба храма никогда не закрывались. Это было единственное такое место в области, где два рядом расположенных храма не закрылись в советские годы.
Сельцо Карельское никогда не жаловалось на отсутствие прихожан. Несмотря на отчаянную глухомань, посещаемость была высокой. Сюда ездили из Удомли и Бологого целые делегации. Кроме прочего местные жители очень дружные и верующие. Есть церковницы не в одном поколении. Ребровы, Булины, Маркушевы. Некоторые из наследниц героинь, отстоявших храм в 1930-1940-х, сидели сейчас за праздничным столом. Большинство их уже пожилые люди, но среди прихожан храма немало людей средних лет и молодежи; кроме того, молодежь приезжает из городов. Настроение у бабушек было не совсем праздничное. На Пасху службы не было – только освятил отец Владимир куличи в субботу и уехал во Млёво.
…Покопавшись затем в интернете, я не встретил никаких внятных объяснений, почему в Сельце Карельском такая ситуация со священником. Ключи от храма переданы отцу Владимиру, но официальных документов о его назначении прихожанам не предъявляли, с февраля 2012 года приход Сельца Карельского фактически является приписным. Как объяснил сам отец Владимир, которого я попросил по телефону разъяснить ситуацию, для того, чтобы сделать храм приписным, достаточно устного распоряжения благочинного. «Сейчас это мой приход, - пояснил он, - по субботам служу в Сельце Карельском, а по воскресеньям – во Млёве».
Для жителей это – трагедия.
-Как бы нам батюшку своего сюда, - чуть не плача говорила Клавдия Ивановна Реброва, одна из старейших прихожанок храма. – Мы ведь живем и не знаем, как, за что его, что у них там произошло. Или уж назначили бы другого, но чтобы честный и постоянно служил. Понимаете, мы не хотим ничего против церковного начальства делать, Боже упаси! Но у нас есть ведь приход, он жил, все взносы платил, никогда никаких нареканий не было, два храма восстановили – этот и в Березовском Рядке практически из руин. А теперь как бы нам вовсе без службы не остаться!
И все остальные бабушки в один голос подхватывали:
-У нас ничего ведь не было – только храм и батюшка. А батюшка у нас был золотой!
То, что все они собрались, поддержать друг друга, вместе быть в радости и печали, вызывает глубокое уважение. «А мы – никоновские!» - с гордостью говорят они. «Никоновские» - это значит, воспитаны еще игуменом Никоном (Степановым), служившим в Сельце Карельском с 1959 по 1998 год.
Игумен Никон был человеком великим. Во всех отношениях. Искусствовед Валерий Сергеев, сотрудник музея им. Андрея Рублева, близко общавшийся с ним еще в начале 1970-х, рассказывал как-то мне в Ростове Великом, где он теперь живет, как это было в те времена:
-Никон был огромного роста, черный такой, немного похожий на медведя. Служил он чрезвычайно рано, можно сказать, ночью. Не знаю, что было тому причиной, вероятно, что добраться в Сельцо можно было только поездом, и чтобы люди успели к обратным утренним поездам на Удомлю и Бологое, надо было начинать где-то в час ночи. Тем более, что он служил не спеша, по монастырскому уставу. Уже тогда к нему ездило множество народа, что страшно раздражало областного уполномоченного по делам религии.
…Бабушки с восторгом рассказывают свои воспоминания об отце Никоне. Да-да, жил очень замкнуто, к людям присматривался подолгу, внимательно. Даже благословение сразу не давал, испытывал человека. Зато потом! Он имел дар предвидения, предвидел и собственную мученическую кончину. Случилось это в феврале 1998 года.
Подробности этой жуткой истории (убил старого монаха, нанеся двенадцать (!) ударов топором, один наркоман, которому Никон давал кров и пищу) рассказывает Наталья Дорошенко, тогда, как и теперь, фельдшер в здешнем медпункте. Жуткое событие, пострашнее любой криминальной хроники, она помнит во всех деталях, она сама везла умирающего священника в мстинскую больницу. Прожил отец Никон три дня, дождался причастия и предсмертного молитвенного напутствия и скончался…
Наталья Дорошенко и фельдшер, и социальный работник, и депутат сельского собрания депутатов. В общем, одна на всех – и уже семнадцать лет. Не хватает на личную жизнь времени. «Я за ягодами пошла раз, - рассказывает она, - хорошо, стетоскоп взяла, так до леса не добралась: встречаю на дороге бабушку знакомую. Она мне говорит: посмотри, милая, как мне лекарство принимать, мне в городе в больнице прописали. – Прописали, говорю, так, верно, знали, что советовали. – Натальюшка, отвечает она, так ведь ты лучше их всех знаешь, что мне нужно».
Бабушки дружно подтверждают: «А как же! А разве ж нет?!»
Дружные люди. И ласковые.
В довершение нам позволяется, раз уж храм все равно закрыт, посмотреть домик отца Никона. Это брошенный деревенский дом, заколоченный, чтобы не лазали мародеры, хотя брать там решительно нечего. Через один, специально оставленный проход, мы проползаем туда. Горы мусора, валящиеся потолки. Привычное запустение – домик использовали гастарбайтеры, строившие новую дорогу. Но они не тронули ничего из вещей погибшего игумена – да и местным страшно бывать лишний раз в этом залитом кровью мученика помещении.
Никон жил фактически на чердаке. Там была крохотная келейка, когда-то увешанная бумажными и дешевыми деревянными иконами. Сейчас – только ангел с вдохновенным и благородным лицом смотрит с бумажной иконки на подоконнике. На потолке начертан большой черный крест. Мебели у Никона было несколько грубых сундуков. Мелкую рухлядь всю разобрали, остались трогательные многочисленные калоши на валенки (ноги у старого монаха сильно болели), да сундук с разобранными ульями. «Такого вкусного меда, как у него, и с таким своеобразным вкусом, я не пробовал никогда в жизни», - говорил мне Сергеев. Теперь это осталось только как пыльные развалины…
Да на них лежит большой крест, который он готовил себе на могилу. Поставили, как водится, другой, этот тронуть то ли не захотели, то ли не решились.
…Бабушки с нерастраченным пасхальным восторгом поют: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…». И я вдруг понимаю, что они оказались впервые за многие годы вне церкви, вне этого великого церковного пасхального гимна – ведь здесь была служба в конце 1930-х и в начале 1960-х, и вообще всегда… И вдруг... Без гонения… Мне невыносимо жаль их и хочется, чтобы впредь бы здесь была к ним какая-никакая справедливость. Ну, вот хотя бы за молитвы убиенного игумена… Ибо «трапеза исполнена… никтоже да изыдет алчай; вси насладитеся пира веры; вси восприимите богатство благости… Войдите же все в радость Господа своего…, все приимите богатство благости…»
Им всем, живущим по дальним деревням, забытым, последним, еще цепляющимся за остатки крестьянской этой Руси, дается теплая тихая ночь над Мстой с крупными звездами на бархатном небе. В обетование жизни лучшей и бесконечной.
