! | Балаблиха писал(а): |
«Этот дом на ул. Сталина д. 9 (сейчас это ул. Попова), недалеко от вокзала, имел два подъезда, и проживало там 16 семей…» С большой любовью и теплотой о жителях этого Большого дома написала свои воспоминания Людмила Михайловна Колесникова (Сидорова). Прочитайте эти воспоминания и, я надеюсь, получите то же удовольствие, что и я. А кто-то наверняка узнает что-то новое об Удомле. |
Удомля. Большой дом Никогда не думала, что придет в голову написать этот рассказ о Большом доме. Его действительно так и называли – Большой дом, потому что в Удомле другого такого не было. Были дома на ул. Володарского (он и сейчас там стоит) и на ул. Пионерской, тоже двухэтажные, но с одним подъездом, а этот дом на ул. Сталина д. 9 (сейчас это ул. Попова), недалеко от вокзала, имел два подъезда и проживало там 16 семей.
Как-то я подумала, какие простые и достойные люди жили там и канули в лету, кто-то оставил после себя потомков, а кто-то, возможно, и нет. Это были наши родители, пришедшие с войны, израненные, контуженные, не видевшие юности, часто безотцовщина после годов репрессий и раскулачивания.
Наш дом прославился тем, что в нем родился в 1933 году и прожил до 1940 года будущий космонавт Олег Макаров.
Но тогда об этом никто не знал, и в октябре 1957 года, когда запустили первый спутник, все жители дома высыпали на улицу и стояли, задрав голову, пытаясь увидеть это волшебство. Спутник, вернее маленький мячик с короткой траекторией и след его движения, мы увидели, но я в тот вечер потеряла свою шелковую ленточку из косички и горе мое было безграничным. Сколько ни искала я ее на другое утро на истоптанном дворе, найти не смогла.
Про этот дом говорили, что он из усадьбы А.С. Попова, изобретателя радио, из деревни Лайково. Когда в 30-х годах началась коллективизация и земли Попова отошли колхозу, сын Александра Степановича продал его Удомельскому райпо, и этот сруб перевезли в Удомлю на ул. Сталина и перестроили под жилой дом. Насколько это верно, я утверждать не берусь.
Как я уже говорила, в нашем доме было два подъезда, в каждом – восемь семей. У кого-то было две комнаты, а у кого-то одна. Печь стояла на общем коридоре, там пекли пироги и варили щи и кашу. В семьях с двумя комнатами была своя маленькая печка, на ней готовили и кипятили белье в больших ведерных кастрюлях или чугунах.
За домом справа стояли сарайки, в них жильцы держали свою живность, например, в нашей семье были корова Марта, поросенок и бычок Борька. А некоторые разводили кроликов и держали кур. За сараями раскинулся большой общественный огород, каждой семье выделялись грядки, и все сажали, что хотели. Было очень хорошо видно, в какой семье какие хозяева: грядочки здорово отличались одна от другой.
А зимой на этом поле сооружали горку-ледянку, строили подземные снеговые пещеры и катались на лыжах.
Слева от дома, в торце, был чистый песчаный участок, очень солнечный, там всегда в первую очередь начиналась весна: капало с крыш, бежали ручьи и сходил снег, освобождая сухие полянки. Как раз здесь мы скакали на скакалках, пускали кораблики в ручьях, расчерчивали классики и радовались первому солнышку.
Как правило, здесь всех фотографировали в торжественные дни с бантами в косах, букетами и портфелями в руках.
В этот дом в апреле 1950 года меня на телеге с большим почетом привезли из роддома, а вот сестра через два с половиной года приехала уже на полуторке. Зато брата в 1955 году доставили на крытом ГАЗике.
Так росло год от года наше «благосостояние».
Мы жили на втором этаже и занимали две комнаты, окна которых выходили во двор дома на улицу Сталина. Полы были деревянные, и каждую субботу их посыпали песком и скоблили веником-голичком до белизны. Этим занимался отец, если было время, надевал калошу и шаркал по полу. Если учесть, что выходной у родителей был всего один, а по субботам они работали до 15:00, имели троих детей, держали корову и грядки на общем огороде, кипятили белье на плите и полоскали его клюкой на большом пруду за железной дорогой, то можно было представить, каково приходилось им и было ли время для воспитания.
Поэтому росли мы в основном на улице, отвоевывая свое пространство среди сверстников. Это «дворовое» воспитание, где ценились авторитет старших, забота о младших, сплоченность и общие игры, закаляли характер. Особенно не любили ябед – пожаловаться родителям было зазорно.
Я была большая плакса, и со мной старались не связываться. Зато лучше меня в 6 лет никто не кидал ножички и хуже меня не прыгал через скакалку в игре «курочки-цыплята». Из-за неимения других претендентов иногда приходилось задействовать меня, и я всегда проигрывала Это ли не обида? А так старалась…
Мой отец,
Сидоров Михаил Степанович, 1920 г.р., родился в г. Пенза. В 18 лет был призван в армию и воевал сначала на Финской войне, затем прошел радистом всю Великую Отечественную. В Польше в 1945 году получил тяжелое ранение и после госпиталя, уже после Победы, был направлен в Монголию дослуживать. Только в конце 1945 года он вернулся в Пензу, окончил сельскохозяйственный техникум и по распределению был направлен в Удомлю. Сначала работал в райотделе сельского хозяйства, а затем агрономом в колхозе им. Ленина, потом там же председателем.
Нам было полегче: кроме небольшой зарплаты папа получал продукты на трудодни. В комнате, в углу за печкой, стояли мешки с зерном или мукой, масло в бутылках, овощи. Бабушка пекла хлеб в печи, и у нас всегда витал запах свежего хлеба.
Мы часто бегали на станцию, где машинисты больших паровозов с огромными колесами, завидев нас, давали гудок и пускали пар. С визгом мы летели с откоса куда глаза глядят. Рядом со станцией в низинке был небольшой парк со скамейками, в центре которого стояла скульптура «Девушка с корзинкой». Для нас это был кусочек городской жизни.
В те времена медали и ордена наших родителей не вызывали большого интереса, мы просто разглядывали их, находили отличия, сравнивали. Мальчишки пытались меняться, но после некоторых нравоучений с помощью ремня желающих не осталось. Все понимали ценность наград, ведь они были боевые, а ни в коем случае не подарочные к юбилейным дням. Ремень тогда был основной аргумент, и все знали его тяжесть, особенно мальчишки.
На станции мы встречали безногих калек на дощечках с котомками за плечами, нисколько их не боялись, а наоборот, помогали, чем могли. Хоть в основном это были неприветливые, усталые, грязные люди. Да и откуда им было быть приветливыми и добрыми? Сизый табачный дым стелился везде, куда ни глянь. Тогда все курили махорку или папиросы «Север», вонючие до невозможности. Курили везде: дома, в вагоне, во дворе, в буфете. Нам все было привычно и не вызывало недовольства или недоумения. По-моему, все плохое от нас, детей, отскакивало, не прилипая. Это была обыденная жизнь.
Моя мама,
Зинаида Федоровна, 1928 г.р., была тоже родом из Пензы, и ее семья жила по соседству с семьей папы в одной коммунальной квартире, т.е. они были много лет знакомы еще до войны, но, наверное, из-за разницы в возрасте он не очень обращал на нее внимание. Мама окончила Лесной техникум в Пензе, и ей дали направление в Нелидово, где она работала в лесничестве. Папа навестил землячку и сделал ей предложение, а в 1948 году они поженились. В Удомле мама работала в леспромхозе бухгалтером, позже инженером лесного хозяйства, а затем главным лесничим района. В семье нас было трое детей: я, младшая сестра Таня и брат Николай. Позже к нам приехала из Пензы бабушка – Сидорова Ефросинья Федотевна, и маме стало немного полегче.
По соседству с нами жила
семья Шураховых: глава семьи Василий Яковлевич и его жена Клавдия Николаевна с двумя дочками, Лидочкой и Наденькой, чуть старше меня. В коридоре стояла большая русская печка, одна на две семьи. Дядя Вася, бывший матрос, 1920 г.р., прошел всю войну, и, когда читаешь описание его подвигов на сайте «Подвиг народа», то не веришь, что это мог сделать простой русский парнишка – настолько бесстрашно он воевал.
По вечерам наши родители, им ведь тогда было по 25-30 лет, собирались в комнате у Шураховых и играли в лото. Столько было шума и веселья! Мы, ребятишки, развлекались на полу, сидели у родителей на коленях, ссорились-мирились, и всем находилось место. Когда шла подготовка к праздникам, у них же за длинным столом делали бумажные цветы из гофрированной бумаги для праздничных демонстраций, шили костюмы для выступлений или гирлянды и игрушки для новогодней елки. Думаю, собирались у них, потому что в нашей семье были малыши и их укладывали пораньше спать.
После того, как Шураховы построили свой дом и уехали из нашей квартиры, соседями стали тетя
Зина Кузнецова с дочерью Людой, которая была старше лет на пять и пользовалась у меня большим авторитетом. Тетя Зина постоянно, кроме своей основной работы, по вечерам корпела над огромными пяльцами, где было растянуто ватное одеяло, как правило красного цвета, которое нужно было простегивать двумя нитками снизу и сверху. Это была очень тонкая и кропотливая работа. Узоры на одеяле рисовали мелом, и коротенькими стежками все это прошивалось. Иногда нам давали простегать парочку стежков под пристальным контролем.
А у нас в квартире стоял ткацкий станок, на нем бабушка ткала половики: красивые, плотные и прочные. Для половиков мы постоянно резали какие-то старые вещички на полосочки и скатывали их в клубки, они были разноцветные и нарядные. Где доставали в то время тряпки, я не знаю, потому что все для себя и детей мама шила сама, начиная от трусов и бюстгальтера, до платьев и чепчиков–распашонок. В магазинах ничего не было. С ткацким станком я управлялась достаточно ловко, только ноги не очень доставали до педалей, но тем не менее работать на станке мне не возбранялось, а наоборот.
Этажом ниже нас жила
семья Богоявленских. Михаил Никанорович, очень интеллигентный, спокойный мужчина постарше наших родителей, пользовался непререкаемым авторитетом, работал на мебельной фабрике, обладал тонким юмором и на любой случай жизни знал какую-нибудь шутку или поговорку.
Очень часто он подшучивал надо мной. При встрече говорил: «Здравствуй, Люсенька, куда спешишь?» Я тут же заливалась слезами и говорила: «Я же Людочка, как вы не можете запомнить?» Он смеялся и просил прощения. Мир был восстановлен. При следующей встрече все повторялось. Почему мне не нравилась Люсенька, не могу объяснить. Его жена, Зинаида Федоровна, всегда нас привечала, поила чаем с колотым сахаром из тонкого стакана с подстаканником. У них тоже было трое детей. Старший сын Юра ходил в плавание на большом корабле в Антарктиду, и дядя Миша нам показывал фотографии с ледяного континента. Было удивительно смотреть на громадные айсберги, где корабль казался лодочкой, и на диковинных пингвинов. А на стене у них висел настоящий морской барометр. Их старшая дочь Таня была гораздо старше меня, и когда она уехала учиться в педагогический институт, а мне уже было лет 10-12, то часто писала письма, которые формировали мой кругозор и мировоззрение. Много хороших книг я прочитала, благодаря ее советам, многие правильные выводы сделала из тех или иных событий в жизни. Она откровенно говорила мне о том, что ей не нравится в моей внешности, и следила, что бы не было перегибов и безвкусицы в моих тогдашних нарядах. Разбиралась в «сложных взаимоотношениях» с родителями.
А младшая дочка Валя была постарше меня года на 4, и ей как раз приходилось со мной играть и возиться. Она стала прекрасным стоматологом и всю жизнь работала в Сочи. Ей приходилось постоянно принимать гостей, которые ехали на море и, конечно, останавливались у нее. Гостиницы были не в моде и не по карману. А тут землячка! Как «не порадовать» ее своим обществом!
Вот как раз Валя, которая училась во вторую смену, в одну из снежных зим прокопала на нашем огороде огромную пещеру, где можно было стоять во весь рост, и мы все ходили туда по очереди «в гости».
До сих пор я поддерживаю связь с этой замечательной семьей и очень рада, что многие из них живы-здоровы, есть достойные дети и внуки. Недавно мы с Валентиной Михайловной по телефону вспоминали то время, и я постаралась отметить это в своем повествовании. Желаю им долгих лет жизни, крепкого здоровья и всяческого процветания. Это тонкая нить в детство, и я ею очень дорожу.
В соседях с Богоявленскими жила
семья Савельевых. Серафима Архиповна работала воспитателем детского сада, очень веселая и добрая женщина. Вокруг нее постоянно крутились ребятишки, и она успевала со всеми пошутить и погладить по головушке. У них был сын Коля, мой ровесник, и дочка Надя помладше.
После их переезда в свой дом там поселилась
семья Титовых с дочкой Алей. Их папа очень тяжело заболел, и жена сильно плакала, убивалась. Все ее очень жалели, но, слава Богу, дядя Ваня выздоровел, и у них еще родилась дочка Нина. Дядю Ваню я еще очень запомнила за то, что он очень любил пить чай с маргарином: прямо клал кусок в стакан и пил! Такое у меня осталось воспоминание.
Когда они переехали в другую квартиру, в их комнату вселили семью цыган. На тот момент, 1959 год, мы уже переселились в свой дом в Паношено (сейчас ул. Гагарина) и ходили к подружкам в гости. Казалось, вместо одной семьи прибыл целый табор, все спали на полу, на матрацах. Тогда была политика оседлости цыган, которые периодически появлялись у нас рядом с Удомлей. Их детей пытались отправить в школу, многие ребятишки бегали в нашем дворе, и я хорошо помню девочку Катю, с которой мы очень подружились, и она какое-то время училась с нами, хоть была намного старше.
Жила у нас
семья Кротовых с дочерью Наташей, ровесницей моего брата, т.е. совсем неинтересный для меня персонаж, и
семья Кутузовых, где была дочка Нина, старше меня года на 3.
В соседнем подъезде жили муж и жена
Калмыковы со старшей дочерью Валей и Славиком, который во время драки сильно царапался и с ним не связывались. Валя училась в Ленинграде, и впервые она привезла мандарины на Новый год, и нам всем досталось по штучке.
В том же подъезде жила тетя
Маруся Наумшина с мужем-бухгалтером, и было у них четыре дочери: Надя, Лида, Вера и Таня. Все рослые, красивые, как тогда говорили: степенные.
Там же жила семья тети
Тони Туркиной с дочерью и тремя детьми ее мужа.
В соседях с ними жили
Пантелеевы с дочкой Люсей и сыном Колей, старше меня на два года, от которого мне порядком доставалось. Очень был драчливый мальчишка.
На втором этаже располагалась семья
военкома Бондаренко с дочкой Валей, замечательной девочкой. Через несколько лет они переехали в другой город. Мы очень по ней скучали, они с Валей Богоявленской были душой нашего девчачьего коллектива.
Там же жила народный судья Удомельского района
Анна Ивановна Каравашкина с племянником Валентином. Затем она переехала в Тверь на работу в Областной суд.
Еще у нас была большая
семья Капранчиковых. Когда началась война, они жили на границе, их отец погиб в первые дни войны, и тетя Паня с четырьмя детьми и узелком в руках прошла через всю страну до Удомли, где жили ее родственники. В нашем доме им дали комнату, и она тоже постоянно после работы стегала одеяла и работала не покладая рук. Их дети, Игорь, Капа, Боря и Коля, были старше меня, и их я помню, благодаря вечерним посиделкам в нашем дворе.
Летний вечер Рядом с нашим крыльцом рос огромный куст чайной розы, стояли скамейки, и молодежь по вечерам и в выходные дни собиралась с гармошкой и гитарой. Начиналось настоящее веселье. Какие только песни мы не слышали, сколько частушек переслушали разного содержания и смысла! Зачастую сами выскакивали в круг и потом прятались за чужие спины от страха и смущения.
Возможно, эти гулянья не всем нравились, особенно тем, у кого были маленькие дети и им полагалось спать, но я этого не помню. Время было трудное, послевоенное и, наверное, все-таки хотелось немножко веселья. Тем более, что официальная танцевальная площадка, или «сковородка» по-тогдашнему, находилась далековато, за железной дорогой, а веселиться хотелось здесь и сейчас.
Да семейные и не могли никуда пойти, как-то несерьезно, а вот в своем дворе потанцевать, покурить, повспоминать – это самое то.
Пьяных я не помню, каких-то скандалов или тем более драк, тоже не вспоминаю.
Гроза В те времена были часты грозы, очень сильные, с пожарами. Мы их в детстве очень боялись. Как правило, собирались у кого-то в квартире, в основном у нас, потому что дома была бабушка и, как могла, отвлекала нас от страшных раскатов и сверкающих молний. Я это время проводила под кроватью – так боялась грозы. Иногда даже там засыпала, наверное, от страха. Мама рассказывала, что однажды, когда она меня кормила грудью, в форточку влетела шаровая молния, проплыла по стенке и с треском ушла в розетку рядом с ней. Мама замерла от страха и не шевелилась. После этого я целые сутки молчала. Все очень испугались, но потом это прошло и я снова стала горластой.
Новый год Новогодние праздники было принято отмечать в каждой квартире по очереди. Бывало по 4-5 елок, и везде дарили подарки.
Перед приходом гостей мама шила на швейной машинке пакеты из журнала «Крестьянка», чтобы было красиво, а мы раскладывали конфеты и пряники из больших кульков в каждый такой пакет и старательно считали, чтобы всем было поровну.
Такие приготовления, украшение квартиры елочными гирляндами и флажками, а почти все это мы клеили сами, было не менее замечательным, чем сам праздник. Заводили патефон и веселились от души и взрослые, и дети. Водили хороводы, рассказывали стихи , пели песни и самозабвенно плясали. Особенно стеснительных я не помню, все старались продемонстрировать свои таланты. А Славик два года подряд читал на елке стихотворение «Мороз-воевода дозором…», и когда в очередной Новый год он вышел к елке, все заорали: «Мороз-воевода!», а он уже хотел читать другое стихотворение, и его сбили с толку. Он долго собирался с силами, но все закончилось благополучно. В 3 года состоялось и мое первое выступление на публике. Всех малышей ставили на стул, а я не согласилась и запела частушку, приплясывая и размахивая руками. А слова были такие: «За рекой собачка лает, чья-то парочка идет. Мама в беленьких носочках папу пьяного ведет!» Мои родители чуть сквозь землю не провалились…
Елку привозили из леса. Папа брал в колхозе лошадь, запрягал в сани, закутывал меня, старшую, в одеяло, сажал на дно саней в солому, и мы счастливые уезжали. По пояс в снегу забирались в глубь леса и выбирали красавицу, примеряясь, уместится ли в комнате. Однажды елка упала вместе с игрушками, слава Богу, никто не пострадал, но игрушки побились, и в тот год соседи приносили их нам, чтобы нарядить елку снова.
Наши любимые лакомства Очень хочется рассказать о тех «вкуснятинках», которые нам доставались не в праздничные дни, а, наоборот, в будни.
Конечно, это колотый сахар. Нам его присылали из Пензы в посылочном ящике большими кусками, потом кололи щипчиками и складывали в маленькую вазочку. Однажды я не выдержала и украла большой кусок сахара из ящика. Забралась под кровать, под подзор (это кружева внизу кровати) и стала его с усердием сосать. Думала, что съем и следа не оставлю. Но через минуту во рту стало сладко и противно. Тут я поняла, что больше не смогу проглотить ни крошечки. И сидела я под кроватью и горько плакала. Обсосанный кусок вернуть было невозможно, мой позор был бы раскрыт. Но ничего не оставалось делать. Я выползла вся в слезах и сладких слюнях. Меня не ругали. Но я на всю жизнь зареклась что-то брать без спросу. Во рту сразу становилось горько.
Если мы приходили к кому-то домой во время игр, нас могли угостить хлебом с солью и подсолнечным маслом. А если на хлеб с постным маслом посыпали сахарный песок, то это уже было пирожное, хоть мы этого слова тогда не знали.
Вечером, дома, я обожала тюрю: хлеб с водой и репчатым луком. Или другой вариант той же тюри: квашеная капуста, вода и лук. Хлеб зажат в кулаке. Тоже за уши не оттянешь.
Наши игры Двор был большой и просторный, собственно, там мы и проводили свой досуг, а вернее, болтались день-деньской. Каких только развлечений мы не придумывали! Старшие дети играли в лапту, взрослые увлекались игрой в городки. Фантазии были самые разнообразные: то целыми вечерами кидали мяч в игре «шандр», то гонялись в «пятнашки» или «жмурки». Или, наоборот, садились на лавочку и дружно предавали «колечко». Позднее пришла мода на «ручеек» и игры в две команды «а мы просо сеяли…», здесь не стеснялись и подростки, орали песни во всю мощь. Очень увлекались ходьбой на ходулях, по-моему, все освоили это несложное приспособление.
Конечно, игра в фантики. Разновидностей этой игры было несколько. Но результат один: забрать фантик у соседа. Особенно уважали фантики от конфет «Мишка на севере», «Ну-ка отними», «Каракум», «Красная шапочка». Это были редчайшие экспонаты и ценились на вес золота. Обладателям их завидовали, пытались выменять на десяток других. В основном же были фантики от конфет «Кавказские» из вощеной бумаги, которые хорошо летали и при определенной ловкости собирали большой урожай с игрового поля. Играли везде: на крыльце, в коридорах, на скамейках, лишь бы была ровная поверхность. Если проигрывался эксклюзивный фантик, доходило до слез и даже до драки: так тяжело было расставаться со своей драгоценностью. У некоторых из нас были целые посылочные ящики этих фантиков.
Так же была игра «шмыгалки». Расчерчивались квадраты, как при игре в «классики», и из квадрата в квадрат нужно было переместить заполненный песком коробок из-под сапожного крема. Здесь нужен был хороший глазомер и неутомимость ног.
Была еще одна игра: катать обруч. Находили старый обруч от велосипедного колеса или от бочки (но это не круто) Отцы делали нам из толстой проволоки «прутик»-кочергу с определенным изгибом, и гоняли мы обруч до изнеможения. Основная задача – не уронить обруч на землю. Для этого требовалась определенная сноровка и, конечно, крепкие ноги.
Очень любили мы игру в «чижика». Выстругивали деревянную фигурку и лупили по ней битой. Пока чижик летит, по нему нужно было попасть этой битой, а потом закинуть в начальный квадрат. Начислялись за каждый удар очки. Спорили до хрипоты, а играли дотемна, пока «чижик» был виден.
В мои шесть-семь лет было повальное увлечение игрой «в ножички». Эта игра требовала настоящего мастерства. Ведь нужно было не просто воткнуть нож в землю, а еще и с разного расстояния, и с разных положений: с ладони, с локтя , с плеча и т.д.
А зимой мы катались «на железке». Это толстый железный прут, изогнутый определенным образом, где были полозья и дуга, за которую держались. Скорость можно было развить нешуточную. Обладание такой железкой – большая гордость, ее очень берегли.
Катались мы и на велосипедах, «под рамой», потому что велосипеды были большие, в основном немецкие, и под рамой мы очень даже умещались, правда все перекособочившись. Ездили очень ловко. Те, кто постарше, катались «через раму», но для этого нужно было ловко переваливаться из стороны в сторону и иметь подлиннее ноги. Потом уже стали появляться отечественные велосипеды, размером поменьше.
Детство было очень веселым и безоблачным, со своими обидами, ссорами, играми, и вспоминается, как калейдоскоп разнообразных событий.
В школу Однажды к нам во двор пришла учительница Клавдия Николаевна. Она записывала детей в свой класс и заодно знакомилась с ними.
В тот год становились первоклассниками Наденька Шурахова, Коля Лушин и Славик Калмыков. И когда она с ними поговорила, я спросила, почему она не записывает меня? А учительница ответила, что меня нет в списке. Я горько заплакала: «Как это? Все идут в школу, а я нет» Тем более, что читать я научилась в 5 лет. А в то время редко кто умел читать, поступая в первый класс. Клавдия Николаевна попросила меня прочитать газету, которая была под рукой, и, когда я бегло выполнила ее задание, взяла меня за руку и повела домой. Я не знаю, почему меня не отдали в школу, но в первый класс я в тот год на пошла, несмотря на согласие учительницы и мои слезы.
А вот на следующий год я стала первоклассницей. Мама с вечера принесла от Барковых (они жили напротив, у них был свой сад, и они разводили цветы) букет георгинов и сказала папе, что купила самые красивые. Утром мы отправились в школу, я несла цветы и любовалась собою. Когда мы вошли в класс, мама велела отдать букет учительнице, которая взяла меня за руку и посадила за парту. Но я прижала цветы к груди и сказала, что не отдам, потому что мама их купила у Барковых и они очень дорогие. Прошло много лет, но перед глазами стоит моя очень юная мама, которая от двери машет мне рукой, мол, отдай цветы учительнице. А я ни в какую…
В школе учиться мне было неинтересно и я много времени проводила в углу, изучая географическую карту спиной к классу, потому что была очень озорной и меня часто наказывали. Зато на внеклассном чтении учительница сажала меня за свой стол и наступал час триумфа: я читала вслух книги, и никто не шевелился – такая тишина была в классе. А ведь нас было 44 человека!
Конечно, мой рассказ – это взгляд снизу. Я была совсем маленькой, но очень активной и общительной, поэтому постоянно крутилась в ребячьей компании. Все они были постарше, хотя бы на год-два, а в том возрасте это большая разница.
Я не претендую на объективность или точность своих воспоминаний. Мне хотелось написать о жильцах нашего дома, с которыми была неразрывно связана моя жизнь. Хотела передать ту атмосферу и общность простых людей, которым пришлось жить в то трудное время. Обо всех вспоминаю с уважением и любовью. Каждый так или иначе заложил маленькую песчинку в фундамент становления меня как человека.
___________________________________________________________________________________
P.S. После окончания школы в 1967 году я уехала в Ленинград, поступила в Технологический институт. Около 25 лет работала в Главленинградстрое и более 25 лет являюсь руководителем сети стоматологических клиник «Азбука здоровья». У меня двое детей и шестеро внуков. Но это уже другая история.