Андрей Ольховатов прислал мне ещё не известный мне ранее материал Г.Гаузе - его статью "Будка для синхрониста", опубликованную в августовском (№8) выпуске научно-популярного журнала АН СССР «Химия и жизнь» (ISSN 0130-6972) на стр. 85-89. Статья рассказывает о его работе переводчиком-синхронистом на научных конференциях, которой он начал заниматься тогда. Я не увлекаюсь переводами, но эта статья захватила меня! Я словно услышал вновь его голос, как живого... Я оцифровал сканы и подготовил их для публикации на форуме.
Будка для синхронистаДоктор биологических наук Г. ГаузеДо начала дневного заседания симпозиума остается пятнадцать минут. Постепенно заполняется зал. Приходят участники, группами и поодиночке, занимают места - кто в центре, кто сбоку. Будка для синхронистов стоит удобно, слева между колоннами, и до трибуны, где будет докладчик, совсем близко. Когда я буду сидеть в будке, мне будут видны губы говорящего, а если видна артикуляция, работать легче.
Радиотехники стоят около своих УКВ-передатчиков и оживленно разговаривают про фестиваль на Кубе, откуда они прилетели неделю назад. Обмениваются впечатлениями о международной солидарности, о молодежи разных стран, о бермудском треугольнике. А здесь речь пойдёт совсем о другом: о тройных спиралях, о тетраэдрических углеродах, о соединениях, образуемых металлами переменной валентности, о хромосомах, рекомбинантных ДНК и природе фотоэффекта. Им, радистам, это всё равно. Это уже моя забота и моя головная боль. Проверили ли они микрофоны? Наверное, проверили. Без отличного радиообеспечения синхронист в будке глух, а раз глух, то и нем, конечно...
«Говорят, что жил-был когда-то, давным-давно, глухонемой синхронист...» (Сказка)Но глаза работой заняты не будут, и из будки можно рассматривать участников симпозиума, гостей, почётных гостей, седых и лысых ветеранов науки, молодых людей и красивых женщин. Я надеваю наушники и поворачиваю ручки регулировки громкости. В ушах, как прибой и плеск близкого моря, возникает шум голосов в зале. Внезапно противная неуверенность, и страх, и ломота пробегают склизкой волной. Налить в стакан минеральной воды, промочить горло. Работы не так уж много — только этот доклад и, может, быть, дискуссия. И нас двое. Но было утреннее заседание, и я уже успел устать.
До начала сорок секунд. Тридцать секунд. Десять секунд. Но организаторы всегда опаздывают. Они выждут традиционные академические четверть часа, а потом будут говорить, что «в связи с нехваткой времени»... Нет, скоро начнут. Вот уже и председатель идёт к своему месту. Шагает степенно, соблюдая и неся в каждой морщине лица, в каждой складке костюма свое невероятное, подчёркнутое достоинство, излучая это достоинство в зал. Я слышу в наушниках его шаги и сосредоточиваю на них своё внимание, потому что ещё несколько секунд, и он наклонится к микрофону и скажет: - Я прошу занять свои места.
А я отзовусь в свой микрофон: - The audience will please come to order.
И начиная с этой первой фразы, здесь, в будке - небольшой звуконепроницаемой кабине размером едва полтора на полтора метра, в меня будет вливаться через наушники поток речи, чтобы через меня зазвучать на другом языке в приёмниках - там, в зале.
«...И смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого...» (Книга Бытия)Пора начинать: он действительно наклоняется к микрофону и говорит: - Я прошу занять свои места.
- The audience will please come to order.
Моя работа - слушать, слышать, понимать, редактировать и говорить, продолжая слушать, слышать, понимать, редактировать...
«Синхронный переводчик выглядит как деталь, как блок в системе синхронного перевода, он входит в неразрывный канал связи от оратора до участника конференции». (Г. Чернов. Теория и практика синхронного перевода)Председательский микрофон работает прекрасно: никаких шумов, помех, накладок, речь говорящего разматывается свободно, легко.
- Дамы и господа, коллеги! На нашем симпозиуме, собравшем крупнейших учёных из разных стран мира... Мне доставляет огромное удовольствие объявить следующего докладчика... Научный вклад профессора Тэйлора в проблему... Сегодня он расскажет...
- Ladies and gentlemen, colleagues! At this symposium attended by eminent scientists from several countries of the world... It is a great pleasure and honour for me to announce our next speaker... Professor Taylor's scientific contribution to the problem of... The topic of his presentation today is...
Представляемый, седой и высокий, слушает через свой миниатюрный наушник все эти слова, которые я шепчу ему из своей будки - шепчу голосом, которому придаю бархатистость и теплоту, не забывая в то же время, что работы впереди много и нужно беречь горло, работать только передней частью рта.
Завершением длинной и витиеватой фразы председателя, как удар колокола, падают слова: - Профессор Тэйлор.
- Professor Taylor, - повторяю я.
Тэйлор, которому ближе к восьмидесяти, чем к семидесяти, но который продолжает излучать жизненность и что-то ещё, для обозначения чего мне приходит в голову странное слово «отвага», уже идет к стоящей слева от председательского стола высокой трибуне - маленькому Эвересту, господствующему над прямоугольником аудитории. Он идёт, и я отдыхаю, и я слышу, как течёт время.
Он идёт, и я вижу, как он волнуется. Волнуются они всегда, только одни скрывают это лучше, а другие хуже. Волнуются великие и знаменитые, хотя их жизнь уже прожита, как у того нобелевского лауреата, который в прошлый раз на банкете после симпозиума обнимал Лялю и просил её телефон. Волнуются молодые, малоизвестные, преисполненные надежд, но обделённые славой. Волнуются независимо от того, переполнен ли зал или в нём почти пусто. Как тогда, в шестьдесят первом году, волновался, выступая перед двумя десятками ничего не ожидавших людей в аудитории Московского университета, ещё никому не известный Маршалл Ниренберг, только что прочитавший первое слово генетического кода...
Как не волноваться одним, если открытие ещё не успело обрасти подпорками дополнительных доказательств? И как не волноваться другим, если надо выступать с докладом, а сказать нечего? Помогает былая слава, но не спасает она от внимательной вежливости коллег и от поздравлений учеников и будущих диссертантов...
Тэйлор идёт, и я рассматриваю его лицо. Замечаю, как подрагивают уголки губ, как пробегает нервный тик. Он выйдет на трибуну - и загонит все эти непроизвольные движения души и лица под привычную неподвижную маску. Но я-то услышу, как вибрирует, дрожит его голос... Дай бог ему здоровья во время доклада, уж слишком много ему лет, - приходит в голову идиотская мысль. Не случилось бы чего от волнения. Сердечная недостаточность, инсульт - чем не шутит судьба!
- It is indeed a great pleasure and honour for me
Мысль затухает в сознании, а губы мои, управляемые долголетним опытом синхрониста и звуками речи в наушниках, уже послушно произносят: - Для меня большое удовольствие и большая честь...
Нет, все с ним будет в порядке. И со мной тоже, и пойдет в микрофон текст, правильный и бесстрастный:
- We shall initially consider the cobalt atom. It has nine valency electrons and nine orbitals suitable for the formation of covalent bonds...
- Начнем с рассмотрения атома кобальта. У него девять валентных электронов и девять орбиталей, подходящих для образования ковалентных связей...
Как назвать мою работу? Не физическая, не умственная, не творческая...
Спасибо, сегодня есть кому меня слушать. Есть потребители информации, которую я превращаю в понятные им слова. Но бывает, что это больше похоже на учебное упражнение, не нужное никому, кроме тебя одного. Как это было тогда, десять лет назад...
Тогда, десять лет назад, тоже был конгресс. Последний доклад начинался в 18.30, а авторы предпоследнего не приехали из Швейцарии, и пришлось объявить получасовой перерыв. Летняя Москва была неотразима, и аудитория быстро опустела. Остались только два сопредседателя, секретарь и девушка - красивая, лет двадцати пяти,— автор последнего доклада.
Выступление на международном конгрессе - дело не шуточное. Девушка была в нарядном костюме, с красиво уложенными волосами. За несколько минут до начала её доклада в пустом зале появились трое - наверное, близкие друзья и коллеги, которые пришли поболеть за выступавшую. Один был определенно или муж, или жених.
Председатель церемонно объявил её доклад, и девушка вышла на трибуну. Она положила перед собой странички текста и начала своё выступление. Я смотрел сверху, из кабины синхрониста, установленной на балконе, и видел, что зал практически пуст. Геометрически правильные ряды красных кресел, и только кое-где — немногие кляксы сидящих. В середине доклада второй сопредседатель пошептал что-то первому, сложил бумажки со стола в папку и, тихо ступая на носках своих блестящих, лакированных ботинок, пошёл к выходу. Девушка заканчивала доклад. Вот она прочитала краткие выводы, и председательствующий тут же, поскорее, вскочил со своего места и произнёс: - Есть ли у присутствующих вопросы, хочет ли кто-нибудь выступить?
- Are there any questions? - привычно повторил я в микрофон. Издевкой прозвучала эта фраза, брошенная в пустой зал, расчерченный ровными-ровными рядами красных плюшевых кресел.
Девушка подняла голову и, может быть, только сейчас, когда ушло всё переполнявшее её раньше волнение, увидела, насколько пуст этот зал. Стоя на трибуне, она сделала шаг вперёд, и из её губ вырвались тихие слова - я услышал эти слова, усиленные стоявшими перед ней чуткими микрофонами: - Никто не хочет.
Сегодня есть кому меня слушать: всё-таки Тэйлор! Свободных мест в зале почти нет. Режиссер кинохроники бегает около сцены, давая команды оператору и делая знаки осветителям. Но недолго киношникам бесноваться в свете ламп. Сейчас Тэйлор скажет: «First si i de please», - и будет дожидаться, вежливо улыбаясь, пока не выключат свет и на экран не ляжет спокойным прямоугольником синева первого слайда.
— By heterocyclicity we define any asynchrony or variation in cyclic rearrangements of chromosomes.
— Термин «гетероцикличность» означает асинхронность и различия в циклических преобразованиях хромосом..
Он уходит к экрану. Только бы он не забыл взять с собой переносный микрофон, а то я перестану его слышать. Он берёт микрофон, но проклятый кабель, наверное, плохо экранирован, и на фоне речи Тэйлора, говорящего что-то о валентных углах ряда Макклюра, я слышу не менее громкий, заглушающий его голос диктора:
— ...на Краснохолмском камвольном комбинате почти 400 передовиков производства обязались завершить план первого полугодия по реализации продукции...
— ...thirty-two membered dilacton formed by the two structurally related...
— ...тридцати двухчленный дилактон, образуемый двумя структурно близкими...
— ...выступившие на собрании единодушно отметили...
Кто поможет мне? Я должен слышать доклад, а не «Последние известия»! Но выхода нет — и я напрягусь и выберу из мозаики слов, текущих мне в уши, нужный мне связный контекст. Не могут же наводки продолжаться вечно. Как только он вернется к трибуне, он возьмет другой микрофон.
— In order to achieve this, boromycin was hydrolysed by cesium oxide yielding a cesium salt...
— С этой целью боромицин был гидролизован окисью цезия с образованием цезиевой соли...
— ...западная печать сообщает о новом обострении противоречий между странами европейского «Общего рынка»...
Всё моё внимание уходит на то, чтобы сфокусировать слух, чтобы отсортировать слова Тэйлора от программы «Маяк», ненароком попавшей в микрофонный контур.
— ...сейчас в Москве плюс шесть градусов, давление...
Слава богу, новости кончаются. Сейчас будет музыка, она меня уже не собьёт. Мои двадцать минут на исходе. Мой напарник, Виталий, сидящий рядом со мной, надел наушники и вживается в доклад. Еще несколько секунд, и в тот момент, когда я закончу очередную фразу, он тихонько хлопнет меня по плечу, я мгновенно заткнусь, а он продолжит:
- Налидиксовая кислота - синтетическое соединение со свойствами антибиотика...
Двадцать минут - как один миг, но сердце частит и в висках постукивает. Зато теперь - двадцать минут заслуженного отдыха; двадцать минут - потому что мы с Виталием только вдвоём, а если бы втроем, то было бы сорок.
Сорок минут - как трёхмесячный отпуск в санатории повышенного типа на берегу спокойной степной реки, где если и есть будки, то для собак или для сторожей на бахче, и где, растянувшись на жарком солнце, можно вспомнить, как в этом же зале, но очень давно...
- Да вы что? Один доклад будут переводить целых три синхрониста? - громко удивлялся председатель Оргкомитета. - Это еще зачем?
И свита его сержантов согласно молчала.
Одно из наших правил — лучше не спорить в таких случаях. Как-то один из председателей одного из оргкомитетов, только что побывавший в шестимесячной командировке в США, сам полез в будку для синхронистов, чтобы показать, как все это просто. Это было тоже здесь. А нас было двое - я и мой друг, и мы тоже не спорили. Через три минуты председатель вылез из будки, весь в поту, и молча ушёл.
«Время работы синхрониста не должно превышать полутора часов в день». (Правила Международной ассоциации переводчиков конференций)Двадцать минут - как один миг. Я уже сменил Виталия и снова бегу по длинному коридору речи Тэйлора, минуя перекрестки, на каждом из которых нужно угадать и свернуть туда, куда надо, не ошибиться, не оказаться в словесном тупике. Секундомер спешит. Я экономлю силы, чтобы не расплескаться до конца работы. И мне весело от того, что я успеваю думать быстрее Тэйлора, успеваю намечать разные варианты продолжения его речи - перекрёстки в бегущих дорожках из звуков и слов.
- As it is not very likely although theoretically possible that an internal initiation site would be sensitive to M-seven G-five P...
- Поскольку мало вероятно, хотя и теоретически возможно, чтобы внутренний сайт инициации был чувствителен к эм-семь-же-пять-эф...
Тэйлор говорит ясно, за его мыслью следить легко. А я, увы, так привык к докладчикам разных стран, мастей и званий, бесплодно блуждающим, как в пустыне, среди специальных мелочей своих наук... Я слушаю Тэйлора, и он мне всё больше нравится. Я уже как будто хорошо знаком с этим человеком, наверное, прожившим долгую, яркую жизнь, похожую на роман. Нет, я уже не боюсь, что с ним что-то случится: волнение его прошло. И мы с ним уже прошли кульминационную точку — доклад широким потоком струится к финалу. Среди тетраэдрических конфигураций, валентных углов, энергий связей, структур активных центров и S-аденозилметионина отчётливо угадывается дорога к концу. И он скоро наступит, этот взрыв аплодисментов, который будет означать для него окончание этого доклада, а для нас - окончание трудного дня. Только бы председатель не хлопал прямо у того микрофона, который ведёт ко мне в будку, а то я оглохну!
- Four bonds of bromine atoms with one of the rhenium atoms appear to shield the four bonds...
- Четыре связи атомов брома с одним из атомов рения, по-видимому, заслоняют четыре связи...
Кончается, кончается эта самая трудная работа — пленарная симпозиальная лекция на специализированную тему перед аудиторией в несколько сот человек, да ещё при таком параде. Секундная стрелка показывает, что до берега близко. Я отчётливо различаю сосны, растущие на песке, и чудесную голубизну ясного неба.
- The quaternary bond between rhenium atoms is formed by distorted bonds and the tetragonal ant ipr isms possess a common square face...
- Четверная связь между атомами рения образована изогнутыми связями, и тетрагональные антипризмы имеют общую квадратную грань...
И наконец, после небольшой паузы:
- Thank you for your attention.
- Благодарю за внимание.
Я даже не охрип. Теперь можно потянуться, допить стакан воды, снять наушники. Вокруг докладчика толпятся академики, члены-корреспонденты, профессора, доктора, доценты и кандидаты наук. Виталий надевает пиджак, и мы идём к выходу из зала.
«Наш рейс закончен — экипаж прощается с вами и желает вам всего доброго. Свои вещи вы получите в зале у выхода. Не забывайте в самолёте ручную кладь, которую вы принесли с собой».
Как хорошо помолчать...
- Обложка этого номера журнала
А Галя помнит хотя бы его дачу в Полукарпове, где мы обедали в майской поездке по Удомельскому району.
